В свою очередь забравшись в автобус, девчонка помедлила, стоя в проходе, и Сэм с ужасом подумал, что она собирается сесть рядом с ним. Вместо этого она наклонилась к нему, и ее длинные волосы скользнули по его плечу. У нее были широкие скулы и голубые, глубоко посаженные глаза.
– Я видела тебя в тот день, – сказала она негромко и, выпрямившись, проследовала в конец салона.
Она сошла за одну остановку до Сэма, всего в четверти мили от его дома. Не сумев преодолеть искушение, Сэм посмотрел на нее из окна, когда автобус тронулся. С ранцем, небрежно висящим на одном плече, она не оглядываясь пошла вдоль улицы в противоположную движению сторону.
Уступка Скелтона общему предрождественскому настроению выразилась в потрепанной полоске зеленой мишуры, криво висевшей на стене за его спиной. Одна-единственная праздничная открытка торчала из его письменного прибора. Когда Сэм вошел, психиатр курил трубку, задумчиво глядя в окно.
– Заходи, дружок, присаживайся.
Скелтон имел неаппетитную привычку в процессе курения грызть чубук своей трубки. Иногда он носил костюм из твида, а иногда одевался в мешковатый, давно утративший первозданную белизну свитер шотландской вязки. Нынче был «день свитера» – следовательно, доктор с утра настроился на неформальное общение. Его румяные щеки припухли, как от двустороннего флюса, а цветом шеи он был под стать вареному раку. Слегка покачиваясь, он отошел от окна и уселся на письменный стол, свесив ноги и демонстрируя около дюйма обнаженно-волосатого пространства между верхом шерстяных носков и низом вельветовых штанин.
– Кусаки и писуны, – изрек он, не выпуская изо рта свою трубку.
Сэм поднял глаза на психиатра.
– Кусаки и писуны. Ты кусака или писун?
Сэм опустил глаза.
– Вот что пришло мне недавно на ум, дружище. Иным суждена участь заурядных маньяков, иные же становятся поэтами, спаси нас Господь от тех и других. Ты часто мочишься в постель? Кусал кого-нибудь в последнее время?
– Нет.
– Нет? Он сказал «нет». Должен ли я ему верить? Безусловно. Почему бы не поверить? Прежде он мне никогда не врал.
Скелтон взмахнул трубкой, обращаясь к воображаемым слушателям. Жест его был настолько убедителен, что Сэм невольно обернулся, дабы проверить, нет ли еще кого-нибудь в комнате.
– Возьмем для примера юного джентльмена по имени Тимми Бульк – это не его настоящее имя, запоминать не обязательно. Он был здесь не Далее как вчера. Теперь встань и посмотри на свое кресло. Встань и посмотри.
Сэм так и поступил. На обивке кресла темнело обширное пятно.
– Не волнуйся, оно уже высохло. Этот самый, с позволения сказать, юный джентльмен, дылда четырнадцати лет от роду, до сих пор каждую ночь писается в постель. И когда я вчера беседовал с ним на эту тему – то была откровенная и дружеская беседа, совсем как у нас с тобой, – Тимми Бульк опять обмочился. Прямо в мое кресло.
Скелтон вставил в рот чубук трубки, с лязгом захлопнул челюсти и пустил к потолку клуб дыма.
– Теперь возьмем другой пример: некто Микки Чавк. Он искусал сначала свою маму – парень живет без отца, – потом поочередно добрался до сестры, брата, тети, нянечки и учителя. А когда я не позволил ему оттяпать кусочек от меня, он впился в ножку моего стола.
Скелтон воспользовался чубуком как указкой, и Сэм действительно разглядел следы зубов, глубоко прокусивших верхний, отполированный слой дерева.
– Как ты думаешь, почему я тебе все это рассказываю? Дело обстоит так: если парень не кусака и не писун и если он не подпадает под парочку других, менее существенных категорий пациентов, которых я научился классифицировать за долгие годы практики, то я не могу не задаться вопросом, за каким чертом он вообще ходит ко мне на прием?
Скелтон нагнулся, приблизив свое лицо к лицу Сэма и обдав его густым табачно-алкогольным выхлопом. Глаза психиатра налились кровью; фиолетовые изгибы вен вздулись по бокам его носа.
– Ты можешь мне ответить?
– Нет.
– Он сказал «нет». Нет. Тогда вернемся к Микки Чавку. Господь Бог отлично знает, что творит, и отлично знает, с какой целью. Он знает, зачем создавал маленькие зеленые яблоки, и знает, зачем создал Микки Чавка. Парня ждет широкая известность – чтоб не сказать популярность – в качестве убийцы-маньяка. Это ему на роду написано. А Тимми Бульк станет слезливым рифмоплетом, что, по моему разумению, еще хуже. Будь моя воля, я бы содержал писунов-рифмоплетов и кусак-убийц в тюремных камерах совместно. Но тут я, увы, не властен. Теперь поставим вопрос таким образом: если я понимаю проблемы этих двух парней, но ничего не могу с ними поделать, то как мне быть с тобой, если я до сих пор даже не понял, в чем твоя проблема?
– Я не знаю, – сказал Сэм, искренне сочувствуя его затруднению.
Скелтон сгреб со стола историю болезни и начал бегло, без особого интереса перебирать листки.
– Видел в последнее время фею-зубастика?
– Нет.
– Гм. А как насчет куколок?
– Кого, простите?
– Куколок. Есть уже кто-нибудь на примете? Сэм пожал плечами.
– Я имею в виду девиц. – Он произнес «дывыц», сжимая зубами чубук. – Видишь ли, мне кажется, что все твои мучения закончатся, как только в игру вступят эти нежные и такие соблазнительные создания.
Он направил на Сэма долгий пристальный взгляд – настолько долгий и настолько пристальный, что Сэм не выдержал и отвел глаза.
Обстановку разрядило появление секретарши Скелтона, которая внесла чайный поднос с печеньем.
– Миссис Марш, найдется у нас что-нибудь вкусненькое для юного Сэма? Как-никак, на носу Рождество и у нас с Сэмми идет разговор по душам. О сути вещей и правде жизни, не так ли, Сэм?